Семечки автор Марианна Либерте

(история из реальной жизни)

Я сидел в уютном кресле и утопал в его глубине, внимательно слушая главного редактора, Андрея Николаевича Исаева. На стене отчитывали время механические часы, и их ажурные стрелки не поспевали друг за другом. В кабинете было душно, главный редактор то и дело повторял: «Жарко», при этом вытирал капельки пота со лба белоснежным платком с вензелем. «Прямо как барин, – подумал я, – даже платок с вензелем». Чувствовалось, что он человек старой закалки: на вид ему было не больше пятидесяти лет, хорошо выбрит, ухожен. Одет в классическом стиле: костюм как у Кэрри Гранта – тёмный в тонкую светлую полоску, крепко затянутый галстук и белая рубашка. Три пуговицы пиджака были расстегнуты.

Или, скорее, он походил на Грегори Пека из «Римских каникул». После этого фильма многие мужчины начали копировать подобный стиль. Во всем его теле чувствовались напор и лидерство, сила и харизма. Его все боялись, но я пока только изучал, ибо в газете работал недавно. Не зная человека, не будешь его бояться.

– Итак, молодой человек, – строго сказал редактор. – Твоя поездка связана со скифами, как я сказал до этого.

– С кем? – переспросил я. И заерзал в кресле, ещё больше углубляясь в его мягкость и держась за ручку кресла, словно ища точку опоры. Тема меня пугала, как и все неизведанное, но я запрещал себе думать о страхе. Редактор словно заметил мою неуверенность во взгляде.

– Так вот, Сергей, тебе предстоит интересная поездка в деревню, где расположены скифские курганы. Ты меня слушаешь?

Исаев заглянул мне в глаза:

– Ты ведёшь себя, как мальчишка, а ведь ты журналист. Это звучит гордо. Мы живём в новую эпоху, когда рождается все то, что потом станет великой историей. Прошло десять лет после войны, и сколько всего сделано! – Он словно выступал на трибуне и высекал каждое слово.

– Да, Андрей Николаевич, внимательно слушаю. Значит, те скифы, о которых писал Геродот и которых обзывал обжорами Гиппократ? – Я попытался шутить.

– Они самые. А что, действительно Гиппократ их так называл?

– Да. Он считал их тучными и грубыми. Они даже письменности не имели, а культуры не было вовсе.

– Любопытно. Но интерес к ним просыпается, да и к селу с его курганами ещё в царское время интерес был. А потом забросили все. – Он заходил по кабинету.

Я слушал и запоминал. С одной стороны, отбирал детали – мало ли, что пригодится. А с другой стороны, Исаев любил внимательных.

– Село, – продолжал он, – с редкой историей. В нем не было крепостных, и многие его жители были высланы из Москвы самим Иоанном Грозным. Надеюсь, ты найдёшь интересную информацию, ты у нас парень умный, относишься к интеллектуальной молодежи. И узнаешь о скифах и о войне.

– Андрей Николаевич, вы думаете, это нужно кому-то? Богом забытая деревня, скифы, которые жили непонятно когда, и курганы их… Может, суть не только в этом?

– Нужно. Рано или поздно, все становится нужным. Думаешь, Троя нужна была кому-то? Все смеялись над археологом Шлиманом, а дело обернулось его победой.

– Неужели не о чем больше писать? Да хоть о чем… Вот мой очерк про Клавдию Шульженко или Любовь Орлову чем плох? Или про целину. Или про стахановцев…

– Ты очень хорошо пишешь. Но, понимаешь, война закончилась, Сталина больше нет, людям нужны новые горизонты. Ощущение, что время не упущено и не потеряно, как в военные времена. Нужно что-то интересное. Неизведанное. Возможно, лет через пять там найдут важные артефакты.

– Возможно, но ведь что-то уже было, связанное с археологией в этом селе? – поддержал я разговор.

– Вот именно. Важно пробуждать интерес.

– Вы сказали, неизведанное…

– Сказал. Макаренко уже приезжал в это село в начале века. Но потом все забросили с приходом революции. Мы должны знать о прошлом, без этого нет будущего. Заодно можешь написать и о войне. Много можно хорошего материала набрать.

– Дайте мне пару дней, я изучу местность. Почитаю…

– А читать нечего. Вот тебе командировочные, и прямо завтра в дорогу.

– Так сразу? – удивился я. – Добираться поездом?

– А как же? Ты молод, горяч. А служебная машина, увы, тебе не положена, чай, не к Утесову едешь. Как-нибудь сам.

– Да, понимаю. – Я совсем сник, подумав о пыльных дорогах и незнакомых местах.

– А чего тянуть? Любая практика лучше теории. – Редактор улыбнулся с его фирменным прищуром. – Вот, – он достал из кармана пиджака конверт положил его на стол. – На дорогу, как говорится.

– Хорошо, спасибо, Андрей Николаевич.

Я не пытался возражать. Взял машинально конверт со стола, отправил его в свой карман пиджака и направился к двери, мечтая скорее покинуть душный кабинет.

– Однако лето жаркое выдалось. А в Воронеже ведь ещё жарче, ведь он ближе к югу, – разрядил я обстановку, уходя.

– Что ж, тогда удачи, мальчик мой. А в Воронеже загляни в «Гудок» и узнай там, как ехать в Мастюгино. Найдешь, где остановиться. И будь осторожен в дороге. – Напутствие Исаева звучало по-отцовски, с наставлением. Это воодушевляло.

Я не особо расслышал, что говорил редактор, лишь про «Гудок» понял, что надо навестить воронежских коллег. Ноги уже сами сбегали по лестнице. Я резко распахнул тяжёлую дверь редакции и оказался на улице.

Это было послевоенное время, когда возрождалась жизнь и мечты казались осуществимыми и все было по плечу спасённому и выжившему народу. Это были особые люди, с огромной волей, силой духа, светлыми мыслями и огромным желанием жить и побеждать. Из Москвы поездом я отправился в город Воронеж, там я был проездом – мой путь лежал в его область, на юг. Я даже невольно вспомнил Кнута Гамсуна, как он путешествовал и описывал в своих дневниках Воронеж и те самые места. Я себя тоже чувствовал эдаким иностранцем, особенно после того, как надел шляпу.

Воронеж после фашистских налетов, бомбардировок и двухсотдневной оккупации был разрушен полностью. Измученный, обессиленный после войны, он вставал с колен и начинал дышать свободной грудью. Что не разрушили, немцы заминировали, и даже после их отступления немецкий след остался на долгие годы.

Советская Армия освободила Воронеж в 1943 году, в январе. Люди дружно принялись возрождать город, и вот я увидел новенькие дома, магазины с яркими витринами, улицы с свежепосаженными деревьями, горожане высаживали цветы на проспектах. Жизнь продолжалась. Бегали дети, их звонкие голоса разносил ветер, молодые люди гуляли, влюбленные сидели в парках и беседовали. Словно не было войны, будто не испытал город страшной боли и люди не прятались в блиндажах, не голодали, не делились хлебом, табаком. Все прошло, а сколько осталось израненных сердец, сколько одиноких женщин на руках с детьми, сколько погибших, и искалеченных! Теперь все это настоящее, то, что пережито, прошло, только нет ему забвения. И люди научились жить с этой болью. Боль превращает их в сильных людей, я сам это видел в их глазах, читал на лицах. Ведь и я видел войну, совсем мальчиком: сейчас мне двадцать три, я закончил учёбу, стал журналистом, но все же помню. Хотя мы жили в Москве, там не было столь страшно.

Я несколько часов ходил по Воронежу и даже успел побывать в местной редакции газеты. Пока находился в городе, я успел познакомиться с горожанами и сделать какие-то заметки для газеты. Особо полезным оказался фотоаппарат, который я не забыл прихватить. Я снимал природу, людей, автомобили – да все, что попадалось. Ходил на набережную, ведь Пётр Первый строил здесь русский флот, и прикоснулся ладонью к воде реки Воронеж. Когда прогуливался, навстречу мне шли незнакомые люди, улыбались и приветствовали. В их глазах я видел столько надежды, радости, что они спаслись и продолжают жить. Чужие люди показывали мне места боевых действий, и то, что построилось за послевоенные годы. Я радовался их достижениям, удивлялся и восхищался. Всего десять лет прошло, а город цвел и становился прекраснее.

Я сел на скамейку перевести дух. Начал раздумывать, как я окажусь в деревне и что меня там ждет. Вдруг ко мне подбежала девочка лет шести и подарила красивый цветок – ярко-красную астру.

– Это мне? – удивленно спросил я. Девочка молчала, я взял цветок и поблагодарил. Добродушные жители меня вдохновляли.

Человек я городской, привыкший к жизни в городе, и не сильно догадывался о происходящем в деревне. Судьба забросила меня за 600 км от Москвы в то далёкое лето, когда я был молод и полон сил. О деревне я знал самую малость: что находится она в семидесяти километрах на юг от Воронежа. Добирался я на перекладных: автобус ходил редко, и мне не посчастливилось попасть на него. Шофёры на грузовиках подбрасывали меня то до Борщева, до Оськино. А потом возле Оськино я остановил мастюганина Васю, и он меня довёз почти до села. Так я оказался в Мастюгино.

Ох, какой простор! Я даже удивился. Село стояло на горе, и небо можно было рукой достать. Пушистые облака зависли над головой, день катился к вечеру. Солнце сменило гнев на милость и перестало нещадно палить. Появился прохладный ветер. Ароматы трав и леса закрутились вокруг моего носа. Я ощутил настоящий запах деревни, не похожий на городской. Деревня словно мать: не перепутать аромат её ни с каким другим.

Из кузова машины я глядел на взгорья, когда мы с трассы свернули на проселочную дорогу. Пышные зелёные холмы прижимались к дороге. Шофёр сбавил скорость, и мы медленно въехали в село. Маленькая, унылая хатка стояла сразу у въезда: ни забора, ни калитки, лишь вокруг козы паслись.

Самое удивительное, как только я выпрыгнул из кабины грузовика и оказался на земле, за несколько минут на меня сбежалась смотреть вся местная ребятня. Чумазые ребятишки бежали, наверное, со всей деревни: они здоровались со мной, любознательные детские глазки изучали меня, дети дёргали меня за полы пиджака. Одежда на них была ветхая, старенькая, не по возрасту, с чужого плеча. Кто был бос, кто в старых ботинках. Разноцветные одежды пестрили у меня в глазах. Самоцветы всех оттенков! Я как чувствовал, что так и будет, и прикупил много конфет – московских, шоколадных.

– Идите сюда, сорванцы, будет вам угощение!

Я протягивал и протягивал вкусное лакомство, а дети хватали его с любопытством. Когда все конфеты были съедены, я решился спросить:

– Вы деда Пантелея знаете, который может пустить переночевать?

В «Гудке» я узнал немного о селе и о некоторых людях, которые пускали в дом на ночлег. Среди них был дед Пантелей, его-то я и выбрал. Оставалось только его найти.

Дети с жадностью уплетали конфеты, набивая ими рот, что аж скулы расширялись.

– Знаем, знаем! – в один голос заорали они. – Он на залесье живёт.

– Вот как? То есть, у леса? – переспросил я. – Так ведите меня к нему.

– Пойдем с нами! – И ребята весело потащили меня за собой.

Я поздоровался с дедом Пантелеем и его женой Аксиньей.

– Чей ты будешь-то? – Дед смотрел на меня, чуть щурясь, хотя солнце уже зашло. – На ночь глядя, откуда же? – снова спросил он.

– Здравствуйте, дед Пантелей, я из Москвы. Пустите к себе дня на два?

– Здорово, коль не шутишь. С Москвы, говоришь? Звать как тебя?

Я решил ответить на местном диалекте:

– Да, с Москвы. Звать Сергеем. Добрался вот до вас, статью для газеты писать хочу.

Аксинья носила воду из колодца, поливала помидоры, которые росли тут же во дворе, и мельком смотрела на меня. Мы с дедом начали разговор о Москве и о войне, потом зашли в хату. Аксинья хлопотала, ставила на стол разные припасы. Через несколько минут на большом столе стоял самовар и лежали пряники, малина, пироги и румяный хлеб. Пока чай остывал, дед Пантелей провел меня по дому.

Дед Пантелей жил хорошо, уютно. Хата небольшая, три комнаты, самая дальняя комната с одним окном, еще чулан для всяких снастей и провианта, просторные сенцы и крыльцо.

– Будем пить чай со свежей малиной, – сказал дед. – Аромат от неё на весь двор, почуял?

– Да, очень сладко и ароматно пахнет.

Аксинья налила мне чаю в чашку с блюдцем. Было видно, что сервиз новенький, для гостей берегли и чашки и заварочный чайник. Я поблагодарил хозяина за гостеприимство.

– Угощайтесь, – потчевала меня хозяйка, подкладывая пироги, пряники, фрукты.

– Знаменитые воронежские пряники, – улыбнулся я. – Слышал, но ем впервые.

– Кушайте на здоровье. – Дед отпил глоток чая. – А пряники Аксинья сама печёт. Сейчас мало кто умеет, молодежь не хочет возиться, а мы не теряем традицию.

Я отломил кусочек белоснежного узорного пряника и попробовал.

– Очень вкусно! – Я продолжил уплетать их, запивая ароматным чаем. Пахло травами, я не мог разобрать вкус трав, но было приятно.

– Хорошо у вас, свежо и не жарко, – похвалил я дом. Мне показалось уютно и мебели мало. В основном, лавки вокруг стола. Коник – большая лавка, как называли местные. В комнате кровать железная и диванчик. Шифоньер, несколько сундуков и стол. Во второй комнате-кухне – большая русская печка, все те же лавки и большой буфет с посудой. Все скромно, но с особой теплотой.

– Новая хата, особо и не обжились ещё. Нашу старую разбомбили немцы, – горестно сказал дед Пантелей.

– Как вам пришлось здесь тяжело…

– Девять верст ведь было до линии фронта. Мадяр пришёл, оккупировали все, – затянул рассказ дед. Мы говорили долго, много интересного он знал. Про оккупацию, про войну. Когда совсем стемнело, я встал из-за стола и поклонился.

– Богу святому кланяйся, не мне. – Дед показал на палицу, что висела в углу. Под цветными, расшитыми полотенцами виднелись иконы. Я помолился. И мне стало как-то отрадно на душе, я очень проникся беседой и тем, как меня приняли.

И вот наконец я оказался маленькой комнатушке: как я понял, это была комната для гостей с огромной кроватью. Хозяйка любезно постелила мне, и я пожелал ей доброй ночи.

Надо сказать, что еще не совсем ночь была: по городским меркам, время, можно сказать, детское. Для меня, человека столичного, московского, примерно в десять часов ещё даже не до конца стемнело, но мне почему-то хотелось спать. Сказывалась дорожная усталость.

Я стал погружаться в сон и вдруг ни с того ни с сего услышал плач. Он усиливался, и я отчётливо услышал, как плачет женщина, всё сильнее и сильнее. Я укрыл голову подушкой, но это не помогло. Я перевернулся со стороны на сторону, с боку на бок – нет, не проходит этот крик. «Да что же это такое!» – подумал я и вышел во двор. Там на дубках возле хаты сидел дед Пантелей, в руках у него были рыбацкие сети. Я сел рядом. От сетей пахнуло тиной и рыбой.

– Это вы сети чините?

– Да, собираюсь на Дон. А тебя Сонюшкины слёзы разбудили?

– Сонюшкины слёзы? – переспросил я.

– Ну да, – ответил дед Пантелей.

– Расскажите, что ещё за слёзы. Я теперь не усну уже.

– Да и я ложиться не охоч. Осталось спать малость: на рыбалку надо, самое оно сейчас.

И дед Пантелей начал рассказывать про Соню.

Ночь потихоньку отпускалась на Мастюгино. Я смотрел на небо, звёздное, красивое. Село стояло на горе, и небо казалось низким, бездонным, а звезды сияли, словно самоцветы, и казались близкими. Голос деда Пантелея звучал тихо, он старался, чтобы никто не слышал нашей беседы.

– Она так по мужу плачет, больно он любый ей был. Да и детей осталось пятеро без папки, а она одна с ними. Он на войне погиб, а может, и не погиб.

– То есть, как «может и не погиб»?

– Пропал без вести её Алёша.

– В годы войны многие пропали.

– Ну, слушай дальше. Любовь у них была огромная, сам Бог им помогал. Сонечка была дочерью Василия Грызлова, зажиточного человека. У него сад был в половину села. Всякая живность. Им все завидовали. Было у него пять дочерей, красотой славились на всю округу. Дочек своих двух, Дарью и Надежду, он выдал замуж за помещиков, а Соня влюбилась в бедного, но хорошего человека. Отец, конечно, не хотел отдавать её, но смирился и выдал замуж за Алёшу. Мечтал Василий, что в золоте его дочери ходить будут, денег накопил много, продавал из поместья всякий фрукт, да и живности много было: овец, коз, телят. Да не судьба… Род Грызловых был старинный, породистый, их потомков выслал из Москвы сам Иоанн Грозный – за провинность.

Уже замужем была за Алексеем Соня, когда раскулачивать начали. Вроде простой крестьянин Алёша, ничего не было у него в хозяйстве, а пришли отбирать всё, что нашли: съестное забрали, а коровку уводили – так люди рассказывали, что плакала коровка, хоть и говорят, что у животинки души нет, но слёзы стояли во все коровьи глаза. Алёша едва свою Сонечку успокоил: коровка только от голода и спасала, то молочко, то творожок, все деток кормила. Активист этот страшный, который всё отбирал, пошёл в чулан рыскать, а там на полке лежала шапка меховая. Соня спрятала семечки для деток в ней. Активист этот по кличке Моня семечки нашёл и наземь высыпал, втоптал их в снег. Раскидал чёрные семечки по белому снегу, а шапку-ушанку меховую надел на себя. А еще во дворе стояла лошадка, хромая и слабая, но Алёшка на ней умудрялся подрабатывать: то землю кому вспашет, то горшки продавать возил из Оськино с горшечником, вот так деток и Сонечку свою кормил худо-бедно. А она не роптала, как бы плохо им ни жилось. Что ей роптать было? Молилась и любила своего Алёшу. Любовь её сильна была. Ведь семья от неё, можно сказать, отвернулась. Василий за род стоял: они, Грызловы, как говорят, в селе с самого основания, и земля в центре села сразу им досталась. Богатые они были. Отец ей жениха сам сыскал, сватали, но она не хотела. Это еще до того, как раскулачили. Одну дочку, Дашку, отдал он за помещика Рубцова, а Надежду – за богатого да красивого Пантюшку. Всё говаривал Василий: «Вы, дети мои, в золоте ходить скоро будете»… Так вот, после того, как активист разбросал семечки по всему двору, он подошел к лошадке и со всех сил ударил ногой по её ногам… Тут лошадка и упала, после чего активист взял, что подсобрал нужного, и ушёл. Не выходила больше во двор Соня, управлялась в доме, только молилась, старалась не думать, что же теперь будет делать без лошадки, без коровки. Лишь один раз спросила: «Алёша, как же мы теперь?»

Алёша любимую жену принялся успокаивать и сказал: «Утро вечера мудренее, Сонечка. Ты же Софья, мудрая».

А утром Соня говорит ему: «Лошадка сдохла, наверное, не хочу глядеть на это, жалко мне, иди один». Через пару минут Алёша начал звать жену во двор. Она сперва идти не желала, но с опаской вышла на крыльцо. И видит такую картину: на заднем дворе бегает лошадка, живая и не хромая!

Тут дед Пантелей закашлялся и потянулся за ковшом. Зачерпнул из ведра водички и отпил.

– Ну, продолжим. «Как же так, Алёша?» – спросила Соня. Алёша улыбнулся и сказал: «Это нам помощь Божья». Запряг лошадку и поехал по деревням продавать глиняную посуду.

С Богом проводила супруга Соня. Может быть, удастся немного подзаработать, а то у них ведь совсем ничего не осталось. Нечего было детям давать. А ведь была зима.

Зимний день труден, короток, люди в это время неохотно покупают посуду, да и дорога зимой тяжкая. Алёша мало получил от горшечника в этот день, загрустил, затревожился. День уже клонился к вечеру солнце садилось. Да и мороз крепчал: успеть бы засветло до села доехать, думал он, подгоняя лошадку. Совсем немного оставалось до родного села, как вдруг под горой поравнялся с ним старичок на подводе. И окликнул Алёшу:

– Мил человек, далеко ли путь держишь?

– Батюшка, до Мастюгино, тут рукой подать.

– А откуда путь держишь?

– Да вот, по селам горшки да крынки продавал.

– Значит, помочь мне сможешь. – Старичок ловко, словно молодой парень, спрыгнул с подводы и подошёл к Алёше.

– Помогу, коль в моих силах. А что нужно сделать?

Дедушка так тихо и говорит:

– Купи у меня муки, прошу тебя. Мешочек. – И показал на подводу.

– Да я бы с радостью, да только не хватит у меня, заработал я мало сегодня. Я ведь вожу торговца из Оськино, это его посуда. Батюшка, купил бы, ведь дети дома голодные и активисты последнее отняли.

– А сколько у тебя есть? – настойчиво спросил дедушка. Алёша полез за пазуху, достал маленький узелочек, наклонился и начал отчитывать.

Считать и нечего особо было. Алёша поднял глаза, чтобы сказать дедушке, сколько в узельце, глянул, а деда и нет. И подводы дедушкиной как не бывало. Алеша, как человек верующий, перекрестился с удивлением и пошёл к своей лошадке. А когда запрыгнул на сани, так и замер. Мешок с мукой лежал на санях! Не помня себя от счастья, Алёша хлестнул лошадку и как на крыльях домчался до дома. Бросил все и побежал в дом:

– Сонечка, Сонечка беги во двор! Посмотри, что я привез!

Когда Соня выбежала на заснеженный двор, то увидела на санях огромный мешок с мукой. Алёша обнял любимую жену, которая стояла и плакала. А он прижимал её к сердцу и приговаривал: «Чудо, Божие чудо! Теперь деток накормим!»

– Как же тебе удалось? – растерянно спросила жена.

– За все Господа благодари. Его милость к нам и правда велика. – Тут Алёша вспомнил мать свою, Марфу. Не напрасно она всегда говорила: «Моя молитва вам поможет» – очень верующей она была. Даже в лютый мороз ходила в храм. Батюшка служит, глянет – а она одна стоит, поклоны кладёт.

А у отца Сони отняли все. Какой сад был! Гектар земли, сад такой, что все мечтали там хотя бы ногой ступить и поесть фруктов. Когда раскулачивали Василия, все добро вывезли, отняли, шомполами протыкали мешки с пшеницей. Даже в печи борщ стоял – его вылили, а мясо съели. Гол как сокол остался Василий.

Дед Пантелей замолчал.

– Светает уж. Солнце скоро встанет, – спустя несколько секунд добавил он.

Я молчал, обдумывал рассказанное. В голове не укладывалось.

Дед Пантелей встал и расправил сети:

– Ну-ка, подсоби мне, парень.

Я без промедления подхватил сеть и разложил на траве.

Деду Пантелею понравилось, как я ловко ухватил сеть и разметал её во все стороны. И он продолжил рассказ:

– А Надежду, другую дочку Василия, ведь отправили в ГУЛАГ. После того, как мужа в Сибирь отправили, дом у неё отняли, выгнали её. Она с грудным ребёночком бежала. Возле церкви её догнали активисты, сняли шубу и валенки и в нижней одежде пустили на мороз. Соня хотела спасти сестру, когда её на следующий день забирали, и бросила ребёнка под лошадь. Пока активисты замешкались, Надежда убежала. Но ненадолго она укрылась от злодеев: потом её все-таки отправили в лагеря с ребёнком. Тяжёлая судьба у семьи Грызловых. Как семечки в подсолнухе они были под крылом отца и матери, а время такое настало – каждая семечка выпала из подсолнуха…

Несколько дней спустя я был уже в Москве. Успешно сдав материал по той теме, что просил меня главный редактор, я решил написать рассказ о семье Грызловых. Не отпускала меня история, которую поведал дед Пантелей. За душу взяла. Для этого мне предстояло вернуться в село Мастюгино, чему я был несказанно рад.



Kişisel gezgin
Marianne Liberte
www.kafiye.net

BU OLURDU


Gökyüzü temiz, bulutsuz, mavi boyalı,
Doğa güneşin nefesinden uyandı mı?
Gözlerimin önünde hoş bir manzara yaratıldı,
Gönlüm diyor ki kış bahar olacak.


Ömür dediğin bir masaldır bahar.
Bu dünyayı görmeye ve yaşamaya değerdi,
Bulut siyah taşının hangi zamanından yeşillik,
Taş bahar olurdu diyor yüreğim.


Dört yanın üzgün, üzgün, azametli, sevimli ise,
Allah yaraşırsa yüreğine ruhuna,
Bu dünya, bu evren sevmeye ve sevmeye dar geliyorsa,
Gönlüm bana baharın yaşlanacağını söylüyor.


Hayatın kışı zaman, ay ve yıl içinde geldi,
Dönemin beyaz karı siyah saçlı,
Kirpikler ezildi, gözler ezildi,
Kaşlarda bahar olurdu diyor yüreğim.


Dışarısı donsun, sazak nefes alsın,
Rüzgar çatıda essin sokak kaldırımda essin,
Sana zafer getiriyorsa, sonsuz yaşama tutkun,
Kalbim bana işte bahar olduğunu söylüyor!



Tevekkül Görüşlü
Goruslu ‘ ya güvenle. 24 01. 2020
www.kafiye.net

Восемь дней, восемь своих стихотворений, восемь передач. Благодарна за приглашение!

Елена Гешко-Максимюк
Сегодня приглашаю талантливого поэта Demi Nowak
Седьмой день
Счастье у меня я знаю, будет


Не знаю, как всё будет наяву,
– Подул попутный ветер, я плыву.
Я верю, Бог меня всё ж не осудит,
И счастье у меня я знаю, будет!


Ну а пока, плыву от слёз и бед,
Плыву, своей любви на встречу!
Мой ангел сохрани и дай совет,
Пошли единственную Встречу!


А я увижу и узнаю родные, тёплые глаза,
Глаза что снились мне ночами.
В печали придавали сил, твои глаза,
А ангелы играли с нами.


Маршруты жизней наших соединяя нить,
И думали они как дальше с нами быть!
Соединить навек, а может разлучить,
Для сердца человек и как же всё решить?


Подумали, решили подарим встречу им,
И коль любить умеют, навек соединим.
И встретились случайно чужих два человека,
Вот взгляды друг на друга упали невзначай.


А оказался взгляд из прошлого из века,
И горло, вдруг обжёг такой горячий чай!
И ангелы отдали судьбу влюблённым вдруг,
Ведь долго тех сближали, соединяя круг


.Привёл попутный ветер любимых в свою точку,
Чтоб миру подарили сыночка или дочку.

22.03.2020автор и чтец Гульмира Джумагалиева

Sekiz gün, sekiz şiir, sekiz asist.
Davetiniz için minnettarım! Elena Geshko-Maksimuk


Bugün yetenekli bir şair davet ediyorum Demi Nowak


Yedinci gün
Mutluluğum olduğunu biliyorum


Nasıl gerçek olacağını bilmiyorum,
-Rüzgar esti, yüzüyorum.
Tanrı ‘ nın beni yargılamayacağına inanıyorum
Ve mutlu olduğumu biliyorum!


Bu arada gözyaşları ve sıkıntılar için yüzüyorum
Yüzüyorum, aşkımla buluşuyorum!
Meleğim koru ve tavsiye ver
Tek buluşmayı gönder!


Ve ben ailemi göreceğim ve tanıyacağım, sıcak gözler,
Geceleri rüyamda gördüğüm gözler.
Üzüntüde güç verir, gözlerin,
Melekler bizimle oynadı.


Hayatımızın güzergahları ipliği birleştiriyor,
Ve bizimle ne yapacaklarını düşünüyorlardı!
Sonsuza kadar bir araya getir, ya da ayır,
Kalp için bir insan ve her şeyi nasıl çözebilirim?


Düşündük ki, onlara bir buluşma sunmaya karar verdik
Eğer sevebilirlerse sonsuza dek bağlarız.
Ve tesadüfi iki insan karşılaştı,
İşte birbirlerine bakışlar düştü.


Ve yüzyıldan bir bakış çıktı,
Ve boğazım birden sıcak çay yaktı!
Ve melekler aniden aşıklara kaderlerini verdi
Çemberi birleştirmek için uzun süre yakınlaştılar.


Sevdiklerimin yollu rüzgarını kendi noktasına getirdim,
Dünyaya bir oğul ya da bir kız evlat edinmek için.


22.03.2020Gulmira Jumagaliyev ‘ in yazarı ve okuyucusu
www.kafiye.net

Роза.


Цветок на высоком кургане,
Расцвел по ошибке в ночи.
Песчинка в земном океане,
Лишь звезды, как отблеск свечи.


А дождик поил его нежно,
Как лучший на свете отец.
Ты верил, что счастье безбрежно,
В мечтах видел светлый венец.


Но тучи нахмурились гулко,
Курган осветило огнем.
Вдруг вышли из логова волки,
Слетелось во тьме воронье.


В тот миг лепестки поклевали,
На землю закапала кровь,
Но душу твою не отняли,
Ты краше сиял вновь и вновь.


Дождю улыбался сквозь слезы,
От боли хотелось кричать.
Но плачут ромашки — не розы,
Им надо цвести и страдать.


Я розам пою серенаду,
За алой души красоту.
Себе попрошу я награду,
Подняться на их высоту.


2000Джумагалиева-Куткужиева Гульмира Стихи читает :





Bir gül.


Yüksek kurganda çiçek,
Yanlışlıkla geceleri çiçek açtım.
Dünya okyanusunda kum tanesi
Sadece yıldızlar mum ışığı gibidir.


Yağmur ona nazikçe su verdi.
Dünyanın en iyi babası gibi.
Mutluluğun umursamaz olduğuna inandın
Rüyamda parlak bir taç gördüm.


Ama bulutlar kaşlarını çattı
Kurgan ateşle aydınlandı.
Aniden kurtlar ininden çıktı,
Kargalar karanlıkta uçtu.


Yapraklar o anda övüldü
Kan toprağa gömüldü,
Ama ruhun alınamadı
Tekrar ve tekrar daha iyi parladın.


Yağmur gözyaşları içinde gülümsüyordu,
Acıdan bağırmak istedim.
Ama papatyalar ağlar güller değil,
Çiçek açmaları ve acı çekmeleri gerek.


Güllere serenat söylüyorum
Ruhun güzelliği için.
Kendime bir ödül isteyeceğim
Onların yüksekliğine tırmanmak.


2000Jumagaliyeva-Kutkuzhiyeva Gulmira
www.kafiye.net

    Difenbahya’nın Gözleri

Beni mavi nisan sabahlarına getiren gözlerinde gül üstü çiylenişler tütüyor. Mavi bir damla kaçırmış kirpiklerinden su perisi, göğsümün çırılçıplak koylarına sığınıyor. Taşıyor, bel altı kalıyor çıplaklık, suda gizlenen gülüşlerinden eteği kabaran sevişlere çıkıyor güneşlenmeleri. Akdeniz turkuazları karışıyor buğusuna, lavanta kesecikleri dağılıyor, gövdesiz tomurcuklar yeşilleniyor elasında. Ceviz yaprağı kokan sine uçları halkalanıyor menevişlerinde. Duvaklı pınarlar akıyor gözlerini üzerime kısınca; uçuyor bir kızın sinesine konuyor, ahududu akan ağzından kelebekler… Öpmek inci taneciği yıkanan bebeklerinden, kuş sütü çığlıklarından içerken seher, düşle gerçek arasında saçaklanan koynun kurum sağanağından…

Süzülürken zamanın dargın silüetinden, ensesine basarsınız küfürlerin! “Ah nerelerdeydin neredeydin diye haykırırken içinizdeki deli!’’ Saçlarında gecenin pişmanlığı, kırlarına vurursunuz kaybettiğiniz gençliğin. Kıskançlığınız tutuverir sebepli sebepsiz . “Sevmek bu ya canınız istedikçe, direndikçe ruhunuza ten; fıskıllanıp güllerini saçar, döker terini yandığınız yerlerinizden, gözeneklerinizden fışkırırsınız. Hanımeli sarar, hayalde gölgeye düşse bile; ah bir defacık sarmak için sevdiğini ;sadece sarmak ,bir defacık öpmek; gizlerinde derinleşmek akarken gözlerinizden yumduğunuz sonsuzluğun derinliği usul usul… Sevilmek bu ya!’’ Sırf bir parça sevmek ve sevilmek için bakışlarının değdiğince alazların soluğunda! “Deli kaçık sualler tırmıklanır beyninizde, baktıkça gözlerine susuzluğunuzda serap görür; uzanıp tam dokunacağınız esnada yokluğuna çarpar dinmek nedir bilmeyen bir titreşimin bedeninizden, ruhunuzdan intikam alan açlığına tutulursunuz hunharca! Yüzünüzde yıkanır kızıl nehirler, sarhoş kuşlar vurur sığlarınıza sessiz sedasız! Ölürsünüz, şoklanırsınız kırağı düşmüş tomurcuklara. Goncaları solar diyarlarınızın, budaklarınızı vurur boran. Sonra bir el gelir sevdanın hayal eli; dokunur, açılır kanlı sağanaklar çekilir bucaklarınızdan acılar. Yeşil naz nilüferler kaldırır eteklerini akıntısında saydam göze suyu, masmavi polenler sancır, mavi kirpikler titrer filizlenir keseciğinde. Uçlarında yeşil topak rüyaların dokunuşları, içinde elasına karışmış bir acelecilik, pür telaş efendim; öylesi bir sevişmenin kaçamak meyvesinin o alengerli bakışlarına kapılır, öylesi dirilirsiniz ki bu defa hepten kaybettiğinizi, öldüğünüzde anlarsınız! Gece, ışık hüzmelerinden süzer dönmeyen gidişlerini göğsünüze. Bir parça şuh ya; o da şaşırır, şaşırır filizlenmeye durur güneşin uçları yanarken koynunuzda. Kızarır, içlenir, olgunlaşır irislerinde içselliği ah çekişlerinizin!.. Nisanı mayısın kapısında çığırtır yalvartır. Kollarında arkaya düşünce boynu denizin; ay ışığında yakamozu besteleyen sapından güllerin, çoraklaşmış diyarlarınıza düşer teni, ışık ışık delinen delgeçlerinden çağlayanlarca buhranlarınıza dökülür. Bağırtır geceyi, kanatır gün dönümlerinizi, bir parça sevilmenin sarhoşluğunu tadamamanın kıskançlığıyla yaşarken, hissederken, her zerresinde ruhunuzun sevmeyi, uzanıp dokunamamanın acısıyla kaskatı kesilirsiniz. Ta ki gözlerinde bir daha kaybedinceye değin!

Ah o anın yüreğime ram olup damlayan sersemliğiyle, dayanamaz bir daha arkaya atar başınızı. Ham sesler çıkarırken, gülüşlerinde hapşıran ladin kozalaklarına sığınırsınız. Tan likörü sarhoşluğuyla çırılçıplak, ayak ayak üstünde gündoğumu resitallerine yakalanırsınız beyazlanmaya yattığınız dallarda. Ay yüzünüzde yıkanırken, siz yıldızları toplarsınız heybenize. Toplanır kaçarken bileklerinizde ıslak yosunlar, sevdanın kız koynuna kayıp düşersiniz. “En başa alır bırakır sizi gökkuşağı anaçlığıyla. Boynunuzda gökkuşağının kordonu siz en çok maviyle beslerken sevgiliyi, yosunlarınızdan emer bir parça sürrealist ya, hayta ya… Aşılar gökkuşağını yapraklarınızda titrerken soluğu!’’ Ah alıp öpmeye kıyamadığınız ince beyaz, tadında bakışları delirten kız koynuna…

Sev sevebildiğin kadar o saatten sonra ihtiyar kucağına yatırdığı açlığından Bahya’yı! Tadında ortanca mavisine keserken kuzey, bırakın bağırabildiği kadar bağırsın artık sizindir Ortahisar, Zağnos. Defalarca yolundan döndüğünüz, ah başına çaput bağlayamadığınız şehir… Boşalır aortlarınızdan, Arnavut kaldırımlı o daracık sokaklar; kim bilir kaç kez iki uç yörüngesinde aynı sokaklarda, ayrı düşmenin burukluğuyla sevdanın! Kaç kez Ortahisar’dan salındı Zağnos’a; eziği boynunuzda kan getirirken gönlünüze çöken mavi kanatları. Ve ağzı açık bir kuş gibi çırpınırken beden, kim bilir kaç kez haykırdı sevdiğini! “Bak ben deliyim, sevdalı…Ona bu kadar yakın olduğunu bilmeden. Belki de kulaklarındaki çınlama o günlerden kalmaydı. Cahildi, toydu, gençlik felsefesinin ilminde hecelerken duyamadı belki de acısı gonklarca vurulmuştu ruhunun titreşimlerine Berzahtan… Duyamayışı bunca zaman sonra ondandı. Kaybedilen ve dünyayı durduracak kadar büyük bir aşkla çağlıyorken beden, değer bilmeyenleri kıskanmanın aptallığıyla dalıp gidersiniz bir günlük ömrünüz kalsa bile, denizler çalkalanan köpüğü tadınızda gözlerinde. O, aşkın tarihçesiydi tüm lugatlarda ezberletilen. O, aşkın ölümsüz çeşmesi, abı hayat suyuydu. Ah Difenbahya’nın gözleri, gözleri Bahya’nın beni bilmediğim diyarlara bırakan, kumsallarda beyazı akmış zambaklara yalvartan, eskimiş palmiye yapraklarına eşkin çektiren, ayaklarımın altını parçalayan çakıl taşlarının yoldaşlığıyla yollara düşüren… Bitmeyen bir senfoniyi ta Rodop’a kadar çığırtan; yağmur hep geceyle içli dışlı, gün ışığa hasret, küflenmiş saçlarında mayıs çiçeklerini çığırtan. Yoksa irislerindeki ısıyı saklanıp arkasına, işmara kısılışların ışığı emen yağmur muydu? Ondan mı göbeğimde ağlayan bu çocuk bu kadar güzeldi? Ve gökkuşağını bakışlarıyla dölleyen, saçlarında gecenin mayıs tomurcuklarını açtıran?.. Çim kokan tepelerden aşağı salınan gecenin yeşil damlacıklı kokusunu körfezin göğüs arasına gizleyen?.. İçlendikçe iyot kokusunda sersemleyen, kuzeyin körpe kızı, dalgaların arasında ondan mı denize yavruluyor, baharlara saçılıyordu?..

Ah Bahya’nın derya deniz, güvertesini deli gönlün yıkıp geçen gözleri! Beni sersemlemiş bir masal adasının tam ortasında olgunlaşmaya yatıran gözleri… Meçhule giden kayıkçının sarhoş naralarında bebek sesiyle sakinleştiren gözleri… Ham gözlerinde bebeklerin rüyalara salan; beni alev alev yakan kızıl guruplarda sırtüstü yangınlara bırakan gözleri! Ateş döken kalbimin tavında ruhumu eritip çılgınca içime bağırtan gözleri…Ve içimdeki o deli kızın fistanına gölgelenip maviyi tütsüleyen gözleri… Ah gövel ördeklere, parmak uçlarından yeşil nefesli çaylar akıtan! Suyunda papatyaların bakirelik arayan şaşkınlığı dillerine vuran gözleri… Boynunda sarkan yaşını ömrüme katan gözleri… Kaz ayağı kırışıklarında, ince göğüslü kızları yavruların ağzına sağdıran gözleri… Lohusa ırmaklarıyla ruhumun geçişlerini ruhuyla mayalayan gözleri… Ah henüz güçlü budaklarında filizlendiğim vadilerimde gelincikler açtıran gözleri!.. Gizlerimde lekesi canlanan sevişmeleri kanatlandıran, koynundan koynuma salıveren gözleri… Olgunlaştırdıkça sessizliğimde dinlenen gözelerimde durulan gözleri… Ebabillere kirpiklerimden su taşıyan gözleri, beni yarım kalmış şiirlerde tek ayak bırakan gözleri… Ah Difenbahya’nın gözleri, beni diplerine çekip gökyüzüne fışkırtan; içtikçe kaynağından aşkın sırtında deniz kabuklarından bir bahçeye usulca bırakan gözleri! Deniz kabuklarının kulağını hasretin hiç dinmeyen; kavuştuğunda bile hep doyumsuz bir açlıkla seven, şiirlerle doldurtan gözleri… Mercan adalarının salgılarında dişisini unutan, balık saksafoncunun caz resitalinde göğsüme serpilen benleriyle, yüreğimi mühürleyen gözleri… Ah Bahya’nın beni bitmez konçertoların, o en tiz sesinde ayırt ettiren gün ışığına uluorta sobelettiren gözleri! Aklımı, şuurumu, varlığıyla dolduran; dünyanın bütün güzelliklerini bana bakışlarından bir demetle sunan, o iri iri mayıs dolusu gibi yüreğimi vuran gözleri… Ah beni güzden kalma kırağılarda yapayalnız bırakan gözleri! Bana aşkı sevdayı anlatan, yalnızlığımı aşkıyla ağartan gözleri…

Belki de bir üveylikte bulmuştu beni sevilmişliğin nice sevilmemişliğinde. Hangisi daha ağırdı, sevilip terkedilmek mi; yoksa hiç sevilmemiş hissetmek mi? Seviliyorsa niçin terkediliyordu ki insan? Ah insan beyninin saniyelerde tükettiği, sahip olduğu nidalar duellosu? Düşünce olmasa ya, madem sevda deli işi, terkedilmeden delirse ya insan; o acıyla can çekişmese ya! Ah Bahya sevmenin kutsiyetiyle nur saçan nice toprakları şefkatiyle sulayan, nice gönüllerden geçip giden sonsuz rahmet! Ve aşkla ebedi yolda çağlayan Kevser; yağ bana, karanlığıma yalnızlığıma yağ! Gözlerinde sonsuz sevdana filizleneyim!…

Filiz Kalkışım Çolak 23,06.2019 /03:01

”Delikliçınar Dergisi sayı 62”

www.kafiye.net

DİL AŞKINA


Bendine sığmayan dil, yüzde doksan konuşur
Âlim yutar sözünü cahil noksan konuşur
Hiç kimse ayarında yapmıyorsa yoklama
Maksadını aşan hâl yerle yeksan konuşur


Kargaşa içimizde vuruşmak nefs’le ama
Hamlesi çabuk olan önce şeytan konuşur
Derinden bakmadıkça gözler kendine âmâ
Fıtratına aykırı çıkar ferman konuşur


Bağrımızda kılavuz ordan burdan toplama
Huba düştükçe yürek, hüzün-hüsran konuşur
Gönül bin bir dert ile geçiriyor kanama
Dokuz köyden kovsan da yâre hayran konuşur


Başta, kayıpsa şuur talihinde bunama
Kesret mahallesinde yanlız nisyan konuşur
Bozuk insanda haset heybesinde kınama
Dostunun arkasından ancak düşman konuşur


Buluttan aldıkça yük derelerde çağlama
Sızı taşın altında sükût yaman konuşur
Sabret göğsüne duvar zindanları dağlama
Şüphesiz hak yolunda en son zaman konuşur.



Nezahat YILDIZ KAYA
www.kafiye.net

GÜL YARASI


Ben ummanın göğsünde sakladığı hararet
Vakitsiz zamanların kalbindeki rutubet
Sen nefes darlığının hırıltılı humması
İnsanın baş yastığı yaşamın muamması
Belki bir dua vakti belki de son cuması



Ben sayfaları soluk şerh edilmemiş divan
Sense, gül ağacını devşirdiği bahçivan
Serden geçip ruhunda coştuğun kadar varsın
Gönül yokuşlarını aştığın kadar varsın
Dar ikindi vaktine koştuğun kadar varsın


Sende içre taşkınlık bende çoğalan hayret
Nasibin gözlerinden öpmekteyim müebbet
Gölgeler terennümde boşa sükût savaşı
Kaldırımlarda gurur yerde ayak telaşı
Bir şairden yadigâr kalemde canhıraşı


Sen kıtalar arası adı konmamış sevda
Ben kendini arayan dağbaşlarında funda
Dilerdim Nisan serin Haziran’da gülesin
Dilerdim gün ay derken aklıma sürülesin
Dilerdim beş çayımda soframda görülesin


Ben şahın bahçesinde bir avuç kül yığını
Hattatın kâğıdında süpürdüm pek çoğunu
Sende var yakınan dil yüreğin kadar hassas
Göğünde güvercinler ahir ömrümden miras
Uçtuğu bu meydanda sen yalansın ben esas….



Nezahat YILDIZ KAYA
www.kafiye.net

DÖNDÜYAN YENGEME GÜZELLEME


Çilenin yurdunda yoğruldun nice
Dert tasan bitmedi Döndüyan Yenge
Bismil’le kalkarken hiç senden önce
Horozlar ötmedi Döndüyan Yenge


El attın az buldun çoğuna saydın
Helale yöneldin haramdan caydın
Sofrada ekmektin bardakta çaydın
Bereket yitmedi Döndüyan Yenge


Tohumu savurdun bostan eyledin
Kapıdan geçeni yoldan eğledin
Kötüyü eleyip iyi söyledin
Kaşların çatmadı Döndüyan Yenge


O güzel yüzünü sarmış yaşmağın
Evlatla torunla dolu kucağın
Dayımla çok şükür yanan ocağın
Sevgisiz tütmedi Döndüyan Yenge


Her gönle ayrıdır dünya kuruşun
Belinde kuşağın, asil duruşun
Hoş dilin, gülüşün, candan sarışın
Aklımdan gitmedi Döndüyan Yenge


Giyinip kuşanıp geçtiğin yerden
Bir avuç şığ suyu içtiğin yerden
Açmayan çiçekler göçtüğün yerden
Sevinci tatmadı Döndüyan Yenge


Emekle büyütüp meclise katan
Nurlarda yatsınlar ananla- atan
Yürekte ne varsa seni anlatan
Sözlerim yetmedi Döndüyan Yenge.


Nezahat YILDIZ KAYA
www.kafiye.net

    Eyvanda söhbət

Getdiyim o  yollar indi göyərir,
Skamyalar, bardurlar indi dincəlir
Quşlara tək Göydə yox, həm də ki Yerdə –
bir oxum yox,  min oxumluq ciggilti gəlir.


Cik-cik, sən hardasan, eyvanda, ya damdasan?
Səni görmür, eşidirəm, heç görməyə bir adam yox,
Salam-kəlam eşitməyə bir güman yox!..
Cik-cik, burdasanmı, söylə, məndən qorxursanmı?
Qorxma, görək! Bir yaxın gəl, danış mənlə
Danışmasan, baxış mənlə
Gözlərini görüm sənin, o gözlərdə, bir qaralar, bir bəbəklər görüm həm də,
Dimdiyini görüm sənin, mən su verim, sən içəsən qoy yanğını görüm həm də.


Ürəyinin döyüntüsü, qanadının parıltısı, içdən, çöldən görüm gərək
Necə olsa eyni damın altı-üstü ikimizin
Bir eyvanın qol-budağı ikimizin…
Dayan, hənirti var aşağıdan, sənmi gəldin, Polis qardaş?
Kimə gəldin, niyə gəldin, mən də bilim
Oy, bağışla, indi bildim, hənirtini burdan aldın…
Gəl danışaq, bir soruşaq, uzaqlarda yollar necə, ağaclıqlar, otlar necə?
Asfaltüstü izlər necə, parklar necə, bağlar necə?
Şəhər boyda günlər necə ?
O maskadan məndə də var, biri ağdı, biri yaşıl, dayan taxım, ..


Ya da taxma,
Üzündəki  öz rəngini gəl, unutma
Dodaqların çatlarını, kəsiyini otur, oxşa.
Təmiz olsun barmaqların, öpüşündən bir şirə çək
Ver quşlara!
Cik-cik, ordasanmı?..



Sara
www.kafiye.net

QADIN


Keçirdin ömrünü əzablı,çətin
Olmadı dəyərin ,sarışın qadın.
Qarışdın gecənin qaranlığına
Barışdın zülmətlə ,barışdın qadın.


Həsrəti kədərə ,qəmə payladın,
Qolları dərd yüklü üzülən qadın.
İncə barmaqları qulac telində,
Göz yaşı qoynuna süzülən qadın.


Dünyanın dərduni ata bilmədin,
Taleyin hökmünü tuta bilmədin.
Gecənin qorunda yata bilmədin ,
Qarışıb dərdinə üzülən qadın .


Əsmər Bağırova.2020.
www.kafiye.net